– То есть как это? – удивился я.
– А принца австрийского сербы из такого же пистолета укокошили, – сказал знающий оружейник.
К пистолету прилагалась кобура, протирка и ремень для крепления пистолета, две обоймы и несколько пачек патронов.
Следом на прилавок выложены компас и свисток, чехольчик для которого был прикреплён к ремню портупеи и восьмикратный бинокль в кожаном футляре. На бинокле на медной пластинке было чётко отгравировано «Karl Zeiss, Iena».
– Товарищ особоуполномоченный, возьмите малую сапёрную лопатку, не пожалеете, ямку выкопать, дрова порубить, нарубить мяса для пельменей и котлет, всегда белая, не ржавеет, картинка, а не лопата, – сказал завсклад, доставая лопатку.
Чем-то я ему понравился или он просто работал на перспективу, мало ли кем станет этот особоуполномоченный лет через несколько. А, может, все ещё проще. ВЧК переезжала в Москву и нужно было срочно разгрузить склады.
Все вещи уложили в большой чёрный мешок, матрацовку, неотъемлемый атрибут военного «приданого».
С мешком пошли в продовольственный склад, где получили пайки и отдельный пакет для особоуполномоченного ЧК.
Мария стояла с мешком и с пакетами у здания ВЧК, а я искал извозчика.
Дома Мария упросила меня надеть военную форму. В принципе, всё мне было впору. Брючным ремнём и портупеей исправили широковатость галифе и гимнастёрки. На портупее кобура с пистолетом. На шее бинокль. В это время в дверь постучали. Мария открыла дверь. Вошёл домовладелец. Увидев меня, он стал открывать и закрывать рот, из которого не вырывалось ни слова. Мария сбегала на кухню и принесла воды.
– Вы никуда не собираетесь уезжать? – спросил обрётший свой голос домовладелец. – А то революция собирается переезжать в Москву.
– Нет, – твёрдо сказал я, – и если я куда-то отлучусь, то держите квартиру за мной. За ВЧК, а тем, кто будет на неё претендовать, напомните, что я ещё не потребовал от него возмещения украденных ими и пропитых моих вещей. И если что-то со мной случится, то квартира переходит товарищу Марии. Вам все понятно?
Домовладелец кивнул и ушёл.
Что же, я засветил себя окончательно. Домовладелец человек словоохотливый, но знающий, что и где можно сказать, а говорит он только некоторым людям, которые разносят всё не хуже радиоточки. Нехай клевещут.
В особом пакете особоуполномоченного была бутылка «шустовского» коньяка, ветчина, колбаса копчёная, солидный кусок сала, чёрный хлеб, горчица, банка маслин и две копчёные селёдки. Две коробки папирос «Дукат». Пачка индийского чая и пакетик молотого кофе. Пилёный сахар. Давно я не видел такой роскоши.
Мария чуть пригубила коньяка и закусила деликатесами. Мы сидели около печки на кухни и смотрели на огонь. Мы потомки язычников, поэтому и огонь для нас всегда являлся и является чем-то священным.
– Буржуйская еда, – сказала она, – вы вот колбасами объедались да коньяком запивали, а мы на вас мантулились, как проклятые, – и она заплакала.
Я сел к ней поближе и стал тихонько поглаживать по голове, успокаивая без слов. Не подумайте, что я делал всё, чтобы достигнуть близости с ней. Хотя очень хотел это сделать, но я прекрасно понимал, что имею дело с дикой кошкой, которая может ласково мурчать и тут же вцепиться в вас когтями и кусать всё, что не защищено одеждой.
– Как я могу поехать вместе с ней за границу, – думал я про себя, – ведь это просто «баба а ля рюс», красивая, но не воспитанная, которая будет бросаться в глаза точно так же в бальном платье, как и в красной косынке и в кожаной тужурке. Торопиться за границу не будем. К Питеру рвутся войска генерала Юденича, не исключено, что всё встанет на свои места и все разойдутся по своим местам: кто к станку на завод, а кто в вицмундир чиновника 9 класса или в армию в чине штабс-капитана.
Я проводил Марию в её комнату и укрыл её полученным шерстяным одеялом.
– Спи девочка, – пронеслось у меня в голове, – кто знает, на радость или на горе мы встретились с тобой. Всё идёт так, как угодно Богу. Возможно, что наша встреча записана в Книге судеб на предпоследней странице. Завтра будет день, и завтра нам придётся распоряжаться своей жизнью или противостоять тому, кто хочет по-своему распорядиться ею.
Я ходил по комнате, разнашивая сапоги и привыкая к новой для меня одежде.
Утром я встал пораньше, на таганке вскипятил чай, заварил его, сделал бутерброды с ветчиной, поставил всё это на тарелку и постучал в дверь спаленки.
– Да, – послышался заспанный голос девушки.
Я вошёл с импровизированным подносом, поставил его на колени девушке и поправил подушку, чтобы ей было удобнее полусидеть.
– Это что? – удивлённо спросила она.
– Завтрак в постель, по-буржуйски, – с улыбкой произнёс я и вышел, чтобы не смущать её.
Минут через десять Мария вышла из комнаты, отнесла посуду на кухню, помыла её, умылась сама и свежая вышла в залу.
– Спасибо вам за завтрак, – сказала она, – только больше так не делайте.
– Почему? – удивился я.
– Боюсь привыкнуть к буржуйской жизни и забуду про пролетарскую бдительность, – покраснев, ответила она.
– Эх, девочка, – подумал я, – ты не ещё знаешь, что приготовил тебе райский Змей-искуситель.
После завтрака я экипировался по полной чекистской форме и в сопровождении Марии отправился в Зимний дворец.
То, что было всем, в настоящее время стало ничем. Никто не знал, подо что приспособить дворец.
В феврале 1917 года пытались явочным порядком разместить во дворце штаб командующего войсками Петроградского военного округа, но обслуга дворца своим телом отстояла охраняемоё здание. Штаб округа разместили в Адмиралтействе.